ШКОЛА МИРОНОВА

Юности особенно свойственно стремление к высокому полету, жажда самоутверждения и совсем не тщеславное желание первенствовать во всем. Этим, наверное, и объясняется, что не один и не десять, и даже не двадцать, а почти сто пятьдесят молодых хрустальщиков заявили о своем согласии принять участие в конкурсе на звание лучшего молодого производственника. Много смен подряд они работали так, что вызывали восхищенное удивление даже у ветеранов-хрусталыциков: внимательно следили за показателями друг друга по производительности, качеству, бою продукции. Но окончательно определить лучшего из лучших должно было профессиональное состязание, и вот настал этот день. Молодые шлифовщики хрустальной посуды собрались в цехе, подготовили к работе свои станки, инструмент.

— Начали, — отдал команду председатель конкурсной комиссии.

Почти одновременно заработало несколько десятков станков. На разных тонах, сопротивляясь абразивному камню, запел хрусталь. Для шлифовщиков, склонившихся над станками, казалось, перестало существовать все вокруг, кроме рождавшихся под руками затейливых алмазных граней.

Имя победителя стало известно хрустальщикам в тот же день. А через неделю областная комсомольская газета известила читателей: «В течение трех месяцев, начиная с 1 июля по 1 сентября, на хрустальной фабрике шел конкурс на лучшего молодого производственника... Конкурсная комиссия определила три премии... Миронову Алексею, что работает в шлифовальном отделе, присуждена первая...»

Так писала брянская газета «Путь молодежи» 13 октября 1927 года.

— Когда закончился этот первый на нашем хрустальном заводе конкурс, — вспоминал недавно Алексей Васильевич Миронов в кругу заводских комсомольцев,— члены комиссии придирчиво осмотрели обработанный мною цветник, а председатель произнес многозначительно: «Узнаю мироновскую школу».

Не случайно сказал тогда председатель эту фразу. И отец и дед Алексея Миронова были известными на все Дятьково шлифовщиками хрусталя.

Еще при крепостном праве закупил Мальцев в Епифани под Тулой оптом большую семью Мироновых и отвел ей усадьбу на краю Дятькова. В одно лето срубили переселенцы три избы, в которых стали коротать жизнь тридцать пять душ. И сейчас еще по старинке называют ту, некогда окраинную улицу, Епифанью или Мироновской. От деда унаследовал отец Алексея Миронова, Василий Фролович, главный «жизненный» принцип, который настойчиво прививал своим детям:

— Каждый за свою жизнь должен, — говорил он, — построить дом, вырастить сад и воспитать учеников, которые продолжат его дело. Но перво-наперво должен сам человек в своем деле стать мастером.

— Мне было всего-то пять лет, — вспоминает Алексей Васильевич, когда отец на собственном загривке принес меня на хрустальную фабрику, в свою шлифо-вню, и сказал: «Присматривайся к делу, Лексей, скоро и тебе вместе с батькой по гудку вставать».

Так бы тому и быть. Тогда сотни девяти- и десятилетних мальчиков и девочек работали вместе с родителями на фабрике. В семнадцатом году наступал черед Алексея Миронова. Уже висели за печью, ожидая срока, лапотки-маломерки, сплетенные специально для работы. Но на всю Россию, на весь мир прогудел в тот год другой гудок.

Однажды вечером Василий Миронов и его товарищ Семен Ткачев пришли домой, сопровождаемые шумной ватагой мальчишек. В руках у отца Алексей увидел винтовку, на поясе у Ткачева висела шашка.

— Все, мать, — сказал Василий Фролович, — кончилась каторга. Теперь наша власть, рабочая. Вот пристава Мотина разоружили...

С этой самой винтовкой ушел вскоре Василий Фролович в продотряд — снабжать фабричных хлебом. Раз в месяц он приносил в дом трехкилограммовый паек овса. А в трудном девятнадцатом отец сгорел в тифозной горячке.

Девять детей Василия Фроловича Миронова продолжили отцовскую линию, стали алмазчиками-шлифовщиками. Для Алексея Миронова тот памятный профессиональный конкурс 1927 года стал первой ступенькой на пути первоклассного мастера хрустальной грани. В тридцать шестом году Миронов вместе со своим товарищем Александром Найденовым встали на стахановскую вахту. Нормировщики, заводское начальство не могли поверить в результаты, которых достигли двое передовиков в свою первую стахановскую смену. Пять с лишним норм! Ветераны-шлифовщики не верили нарядам, ходили группами пересчитывать стаканы, ограненные Найденовым и Мироновым. Но фантастическая производительность оказалась далеко не предельной. В следующую смену — семь норм, потом — восемь, девять, десять.

— Но даже тогда я еще не мог сказать себе, что полностью выполнил первый отцовский завет, стал мастером из мастеров. Уверенность в себе пришла намного позже, когда доверили мне обработку посуды для советского павильона Всемирной выставки в Париже. Можно было подумать и о других отцовских наставлениях. Построил дом на улице Хрустальной, посадил сад. Только не пришлось попробовать первых плодов — война загрузила наши подсумки другими «яблоками». Вдоволь накормили мы фашистов на дятьковской земле этими «фруктами». А последний отцовский завет, насчет учеников, мне и сейчас покоя не дает. Много их через мои руки прошло. И когда райком направил меня председательствовать в колхоз «Май» и позже, когда вернулся на хрустальный. Не перечесть их, учеников-то, а все, кажется, мало...

Вместе с Алексеем Васильевичем Мироновым мы входим в шумящий разноголосицей звуков цех обработки. Откуда-то из-за крайнего конвейера появляются перед нами две девчушки в длинных полиэтиленовых фартуках.

— Алексей Васильевич,—просительно обращается одна из них к Миронову, — запишите нас в свою школу...

— В какую такую свою (!) школу? — хитро прищурившись, спрашивает, будто не понимая, о чем идет речь, Миронов.

— В вашу школу, в Мироновскую, где мастерство повышают.

Есть такая школа на хрустальном заводе. В официальных документах она именуется курсами повышения квалификации алмазчиков-шлифовщиков, а народная молва наделила ее другим названием — по имени руководителя, Алексея Васильевича Миронова, человека на хрустальном известного.

Отдавая должное этой знатности, торжественно провожали хрустальщики Миронова на заслуженный, действительно, заслуженный многолетней подвижнической работой, отдых. Были и цветы, и подарки, и грамоты. Но самым дорогим подарком был заводской пропуск. «Вы наш! Ворота проходной хрустального вам открыты всегда», — говорил Миронову директор завода.

В первые дни заслуженного отдыха Алексей Васильевич не знал, куда девать себя. Несколько месяцев каждый день совершал обходы заводских цехов.

Когда вызвали неожиданно в отдел кадров, подумал: «Наверное, с пенсионными документами непорядок».

Начальник отдела кадров Виктор Васильевич Кисен-ков поинтересовался самочувствием. Убедившись, что Миронов не склонен жаловаться на здоровье, спросил отвлеченно:

— Пятилетка-то десятая какая?
— Известно, — ответил Миронов, — эффективности и качества...

Кисенков ждал этих слов.

— Вот-вот! А с качеством у нас не всегда ладно выходит. Даже в передовых бригадах есть алмазчики-шлифовщики с низкими разрядами. Их бы подучить маленько, и качество в гору пойдет. Решили мы вечерние курсы учредить. Лучшего руководителя, чем ты, нам не найти...

Миронов с радостью взвалил на свои плечи тяжелую ношу. Сто шесть курсантов в школе. После окончания рабочей смены они спешат с конспектами в цеховой красный уголок, где заводские инженеры читают им лекции. А практика, совершенствование профессионального мастерства, как довесок к общему руководству, полностью доверены Миронову. Его можно видеть в цехе обработки и в первую и во вторую смены. Он учит алмазчиков-шлифовщиков прямо на рабочих местах, в буквальном смысле без отрыва от производства.

В нашу последнюю встречу я разыскал Алексея Васильевича возле станка, за которым работала шлифовщица Шура Селезнева. Миронов взял с конвейера только что обработанный ею фужер, поднял на уровень глаз, медленно вращая, стал рассматривать на просвет рельеф одного из сложных элементов огранки, который хрустальщики называют неблагозвучно — «пиявкой».

— Молодец, — кивнул Миронов работнице, — ровная, четкая грань. Теперь тебе пятерку можно ставить...

— Нина Лазарева, Зинаида Савина, Александра Родина, — представляет мне Миронов своих учениц и после каждого представления пристально наблюдает за работой каждой из них. Наметанный за долгие годы работы глаз улавливает мельчайшие ошибки. — Плавнее выводи изгиб по разметке; усиль нажим вот в этом месте; где же ритм? Нет его...

Миронов весь в работе. Он поглощен ею. Одной шлифовщице он дал совет, вторую по-отцовски мягко пожурил, третьей задал вопрос, полный иронии. А вот и совсем неожиданность:

— Таня, что с тобой? Тебе и двадцати нег, а ты согнулась над станком, как бабка. Тебя же никто замуж не возьмет. Ну-ка разогни спинку, расправь плечи. Вот-вот. Теперь другое дело. Если согнешься, то я тебе палку к спине привяжу..
Но воздействие Миронова на девушек не ограничивается только профессиональным обучением.

Поздно вечером мы выходим с Мироновым за проходную хрустального и почти сталкиваемся с группой молодых работниц.

— Здравствуйте, Алексей Васильевич, — хором приветствуют девушки Миронова.

— Люба, — окликнул Алексей Васильевич одну из них, — что-то я тебя вчера на комсомольском собрании не видел.

— Не могла прийти, обстоятельства так сложились, -— смущенно отвечает девушка.

— Так нельзя, Любаша. Есть такие дела, в которых мы должны быть сильнее всяких обстоятельств. Вот в первые дни оккупации Дятькова в городе оставалось тридцать четыре коммуниста. Обстоятельства, сама понимаешь, были исключительно сложные. За принадлежность к партии расстреливали на месте. Но мы все до одного собрались на партийное собрание. Вот тебе моя политбеседа. Ясно?

— Ясно, — зарделась девушка.

Мог бы, конечно, продолжить Алексей Васильевич тот разговор. Рассказать, что на том собрании был избран подпольный партийный центр, а ему, Миронову, доверили быть одним из его руководителей. Мог бы поведать о группах самообороны легендарной партизанской республики, которыми руководил вместе с комендантом города Партизанска Иваном Васильевичем Лосевым; о многих боевых операциях; обо всем, что пережил, чему научился, что постиг за годы беспокойной жизни.

На всех совершенных и совершаемых Мироновым делах лежит печать его яркой творческой индивидуальности. За эти дела Алексей Васильевич отмечен многими наградами Родины, но, кроме них, как знак особого общественного признания его заслуг, живет в мыслях хрустальщиков имя этого человека, навсегда слитое с его делом, — «Школа Миронова».

ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ

Главный инженер, передавая Ободникову чертежи, как всегда, сказал:

— За тобой, Георгий Иванович, окончательный вариант. — И добавил: — сосредоточьте на переставителе все силы. Отложите все другие дела. Для завода очень нужен сегодня этот механизм.

О том, что в конструкторском отделе разрабатываются чертежи принципиально нового автоматического перестановщика изделий, который должен связать в единое целое два теплотехнических агрегата, бригадир слесарей-эксперименталыщиков Ободников знал уже давно.
Можно даже сказать, что ждал вот этого момента, когда разработка будет закончена и он со своими металлистами-умельдами примется за воплощение конструкторских замыслов. Но срочное задание не особенно обрадовало Георгия Ивановича. Он не любил оставлять незавершенными начатые дела. А такие были в этот момент. Особенно беспокоило Ободникова то, что он не успел закончить изготовление станка собственной конструкции для нанесения кольцевых граней на хрустальные цветники. Он давно уже присматривался к этой операции, которую алмазчики-шлифовщики выполняют вручную. Для них она была затруднительна: эта глубокая грань требовала больше физических усилий, чем другие; кроме того, нужно было обладать отменным глазомером и мышечным чутьем, чтобы кольцо грани было ровным по глубине и смыкалось в заданной точке, не уйдя ни на миллиметр в сторону. Он видел, да и из разговоров с алмазчиками-шлифовщиками знал, сколь утомительна их монотонная однообразная работа. Но именно эта однообразность, узкий диапазон перемещений, совершаемых изделием в процессе нанесения «колец», упрощали задачу, поставленную Ободниковым, — механизацию нанесения кольцевых граней.

Другие станки и приспособления, к рождению которых приложил свою мысль и руки Ободников. давались ему труднее. Этот же уже в первых эскизах обрел четкую завершенность, и воплощение его в металле шло довольно быстро, без обычных в таком деле мучительных переделок. И вот теперь, когда через неделю-полторы уже можно было проводить испытания новинки, приходилось прерывать работу...

За долгие годы совместного труда с главным, еще с той поры, когда тот возглавлял механическую службу, Ободников знал, что он обладает удивительным качеством выделять из многих дел первостепенные, особенно перспективные. Поэтому, принимая чертежи, сказал коротко:

— С бумагами разберусь сегодня же...

По пути из конторы, миновав проходную, Ободников уже свернул к своему механическому цеху и вдруг вспомнил, что должен сегодня побывать в подготовительном отделе. Это нужно было сделать тем более обязательно, что предстоявшая работа могла отодвинуть такой визит на неопределенное время.
Был у Георгия Ивановича в жизни такой период, когда ему приходилось и дневать и ночевать в этом отделе, через который проходит из цеха выработки вся посуда перед тем как попасть на жала алмазных кругов, под кисточки живописцев... Само название «подготовительный» говорит за себя, — выдутая, отпрессованная посуда готовится к дальнейшим процессам. К разработке многих действующих здесь (да только ли здесь!) отрезных, заправочных, притирочных станков причастен Ободников. Некоторые он создавал в соавторстве, а некоторые — плод его единоличной мысли.

Сейчас в подготовительном проходило производственный экзамен, простое по своей конструкции, ободниковское приспособление смазки подшипников на станке для заправки края хрустальных изделий. Еще недавно подобные станки оснащались обычным корундовым абразивом. Скорость вращения шпинделя была относительно небольшой, и для подшипников было достаточно солидоловой смазки, которая набивалась прямо в патрон. Но когда перешли на алмазный инструмент и повысили скорость в два раза, — подшипники закапризничали. Привычная смазка оказалась непригодной. Дефицитные «шарики-ролики» едва выдерживали месяц-полтора, после чего их приходилось выпрессовывать и менять. А после трех-четырех замен приходил в негодность и сам литой патрон.

— Что делать? Подскажи! — обратился к Ободникову его давний приятель, бригадир слесарей подготовительного отдела Володя Рябов. Георгий Иванович осмотрел станок и пришел к выводу, что солидол необходимо заменить маслом.

— Есть у меня где-то, без надобности пока лежит, шестеренчатый насос. Нужно его сюда приспособить, — сказал он Рябову.

Задачка будто бы была решена. Но Ободников вновь и вновь, даже занятый другими делами, обращался к ней. Ему не нравилось собственное предложение. Для шестеренчатого насоса требовался привод. Можно было обойтись без дополнительного мотора, если «отобрать» часть мощности от «основного». А это, — счел Ободников, — в данном случае не так-то просто. Один вариант отвергался вслед за другим, пока не мелькнула идея, в первый момент поразившая Георгия Ивановича своей простотой. Внутри патрона в подшипниках должен вращаться не голый вал, а винт, который будет, подобно шнеку, гнать масло снизу вверх. Не нужно дополнительных насосов, моторов, приводов . Уже на другой день они с Рябовым модернизировали станок и даже на свой страх и риск увеличили число оборотов. И вот сегодня как раз исполнилось ровно три месяца со времени установки «винтового насоса».

Найти Рябова в подготовительном не удалось. Георгий Иванович попросил женщину, работавшую на станке, сделать минутную остановку, осмотрел систему смазки и остался доволен.

— Можно продолжать, — кивнул он работнице, а мысленно добавил: — «три месяца еще, как минимум, подшипники стоять будут» и направился в родной механический, где в ряду других уже более четверти века стоит его, ободниковский, слесарный верстак... Если бы на поверхности этого верстака, как на фотопластине, могли бы разом отпечататься все чертежи, какие в свое время лежали на нем, то, наверное, на металлической плоскости слесарного стола не осталось бы ни одного миллиметра, не испещренного линиями. Впрочем, для этого было бы достаточно только собственноручных эскизов Ободникова, автора почти сотни рационализаторских предложений. А если к ним добавить разработки своих и иногородних конструкторов? Сегодня к ним прибавилась еще одна.

Вручая Георгию Ивановичу чертежи перестановщика, главный инженер не случайно сказал об «окончательном варианте». Был в этой фразе особый смысл. Конструктор, сделавший разработку механизма, выполнил стоявшую перед ним задачу грамотно, по-настоящему, творчески. Но главный на сотнях примеров уже убедился, что даже в самые, кажется, безупречные инженерные разработки, при осуществлении их, Ободников вносит такие конструктивно существенные изменения, что порой в готовом уже механизме трудно угадать первоначальный замысел. Этот окончательный, воплощенный в металле вариант всегда оказывался лучше предложенного в чертежах.

Чем объясняется, что слесарю, не имеющему и полного среднего образования, удается решать сугубо инженерные задачи лучше людей, которые имеют специальную подготовку? Только талантом и большим опытом работы! Раньше чаще, теперь реже, но все же случаются у Георгия Ивановича «стычки» с инженерами, «обиженными» вмешательством Ободникова в их профессионала но высокое дело.

Внимательно просмотрев чертежи автоматического перестановщика посуды, Георгий Иванович понял, что и на этот раз споров и обид ему не избежать. Опытному глазу обнаружился ряд конструктивных изъянов в некоторых узлах, кое-где — надуманное усложнение деталей и узлов, которые могут затруднить эксплуатацию и ремонт перестановщика. Но в целом конструкция ему понравилась. Это был замысел пневматической руки, которая должна брать раскаленную посуду и переставлять ее с одного конвейера на другой.

Ободников закрыл на мгновение глаза, пытаясь мысленно увидеть уже работающий автомат. Вот «рука» опустилась вниз, захватила хрустальный стакан, поднялась вверх, переместилась вправо, опустилась вниз, разжалась, поднялась вверх, передвинулась влево и стала в исходную позицию...

«Да, — подумал Георгий Иванович, — без пневматики такой сложный цикл точных движений осуществить трудно. Выбор правильный».

С автоматическими перестановщиками посуды с агрегата на другой Ободникову пришлось столкнуться еще на заре своей рационализаторской деятельности.

Во все времена на хрустальном заводе сотни рабочих, преимущественно женщин, занимались отноской посуды от рабочих мест выдувальщиков к отжигательным лерам. Когда появились на предприятии стеклоформующие прессы и ритм производства посуды возрос, то отжигательные леры приблизили к механизмам. Между  двумя пышущими жаром агрегатами сидели женщины и специальными щипцами переставляли посуду.

В шестидесятом году хрустальщики твердо решили, что связывать два автоматических устройства в одно целое должны не человеческие руки, а тоже автомат. Конструкция первого механического перестановщика была позаимствована на одном из родственных заводов. Инженеры-хрустальщики усовершенствовали механизм, но он давал непомерно много боя. Уже раздавались голоса, что нужно отказаться от «гиблой» затеи.

Тогда же стало известно, что задачу, которая оказалась непосильной инженерам и техникам, взялись решить двое слесарей экспериментальной группы .
— Куда вам, — увещевали их товарищи, — над этим вон какие головы думали...

— Ничего, — оптимистично раздавалось в ответ, — не боги горшки обжигают.

Когда в механическом цехе появились модели двух агрегатов, которые предстояло связать перестановщиками в одну поточную линию, то на вопросы несведущих,— что это такое, — слесари механического отвечали:

— Боги здесь колдуют, БОГИ — Бабаев, Ободников, Георгий, Игорь.

Георгий Иванович Ободников и Игорь Григорьевич Бабаев разработали собственную кинематическую схему «механической руки», детально отработали ее на моделях. Новый перестановщик оказался безотказным и вскоре заменил более сорока работниц, занимавшихся тяжелым ручным трудом.

И вот теперь, полтора десятка лет спустя, возникла необходимость иметь перестановщик с более сложным циклом движений. Пользуясь правом, предоставленным ему главным инженером, Ободников сразу же внес изменения в деталировку конструкции, сделал несколько собственных дополнительных эскизов. И «машина» созидания нового закрутилась на полную скорость. Вытачивались цилиндры и поршни, фрезеровались шестерни, «выкраивались» из листов стали замысловатые рычаги— рождалось то бесчисленное множество деталей, из которых должна была сложиться «пневматическая рука».

Конструктор-разработчик оказался покладистым, без ревности относился к улучшениям, вносимым Ободниковым. Но и он не выдержал, когда, показывая на уже собранный механизм, Георгий Иванович заявил, что предложенная схема не обеспечит нужного поворота «руки».

— Обеспечит! — настаивал конструктор. — Я сам отрегулирую...

— Нет, — отрезал Ободников, — только зря время затратите и нас от дела оторвете.

— А вы поспорьте на месячный оклад, например, — подначил один из слесарей.

Спорить они не стали. Не скрывая, что задето его профессиональное самолюбие, конструктор полез с гаечным ключом к пальцу, обеспечивавшему поворот пердставителя.

Ободников ушел в другой цех, чтобы не мешать. Вернулся он через полтора часа и уже не застал конструктора,

Ну и как? — спросил у товарищей.

- Бесполезно. Зря старался. Ничего не получается,— раздалось одновременно несколько голосов.

Георгий Иванович, рассчитавший все заранее, принес с собою стальную муфту, в которую должен вставляться палец, и показал сварщику.

— Вот сюда ее привари. Должно пойти.

Уже при первой пробе механизм повернулся на необходимый угол.

Георгий Иванович распорядился принести из соседнего цеха десяток хрустальных стаканов. «Пневматическая рука» подхватила посуду и мягко переставила ее на другое место...

— Вот вам и окончательный вариант, — сказал Ободников. Он следил за размеренными движениями механизма, и на лице его читалась удовлетворенность сделанным. Теперь он мог продолжить работу над своим станком... Его желание вернуться к неоконченным делам подхлестывалось добровольно принятой на себя обязанностью: он дал слово в каждый год десятой пятилетки внедрять в производство несколько собственных предложений, чтобы эффектом рационализаторской работы полностью оправдывать свою годовую заработную плату. Значит, к ста десяти тысячам рублей, которые уже сэкономил для хрустального завода заслуженный рационализатор РСФСР Георгий Иванович Ободников, прибавятся новые тысячи.
Продолжение часть 3