В город на Неве на отраслевой семинар мастеров горячего стекла дятьковские хрустальщики послали своих лучших бригадиров-отделыциков Анатолия Колодина и Вячеслава Семашко. Ленинградский завод художественного стекла понравился дятьковцам чистотой и простором цехов, виртуозным мастерством стеклоделов, создающих уникальные произведения прикладного искусства. Обратили внимание и на мастеров, готовящих серийную посуду. Вячеслав Семашко за одной из бригад наблюдал с четверть часа. Бригадир заметил этот интерес незнакомого человека, хитровато подмигнул и спросил:— Нравится наша работа?

— Нет, не нравится, — неожиданно ответил гость. — Сколько фужеров за смену «подаете»?

— Иногда до трехсот поднимаемся, — сказал бригадир, уловив по профессиональному «подаете», что встретил коллегу.

— Мало! — продолжал Вячеслав. — Вы вот в одиночку и ножку фужера из стекломассы оттягиваете, и плиточку раскатываете. А если эти операции расчленить и добавить в бригаду одного человека, то можно стабильно «подавать» вместо трехсот фужеров все семьсот.

— Разумно, — согласился бригадир. — А где же это так работают?

— В Гусь-Хрустальном и у нас в Дятькове, — ответил Семашко. — А вот если перейти на вакуумный метод формования ножки, то выработку можно поднять до семисот изделий за смену, работая бригадой вдвое меньшей по численности.

— Вдвое меньшей? — изумился ленинградец и тут же возразил, — сказки мне, товарищ, не рассказывай.

Наступил черед улыбаться Вячеславу.

— В обеденный перерыв подходите к ванной печи, увидите эти сказки наяву, — пригласил Семашко бригадира.

В перерыв к рабочему верстаку первой ванной собрались хозяева и гости. Сняв свои пара иные пиджаки и галстуки, Анатолий Колодин и Вячеслав Семашко подготовили инструмент и вдвоем начали работать за всю бригаду. Анатолий набирал стекломассу из печи, используя вакуумную установку, формуя «пойло» рюмки и ножку; Вячеслав завершал окончательную отделку. Через десять минут мастера поменялись местами и продолжали работать в том же высоком ритме. Улучив мгновение, Семашко взглянул на людей, окруживших верстак, отыскал того самого бригадира, с которым недавно разговаривал, — лицо его выражало удивление.

Через час после трудового «показательного» выступления стеклоделы уселись за «круглый стол». Одному из первых дали слово Семашко. Вячеслав рассказал о передовых приемах труда дятьковских хрустальщиков, о рекордах своих товарищей из бригад Семена Хандеши-на, Виктора Ермишина, Александра Кондакова, Виктора Бирюкова. О себе промолчал, но его попросили назвать собственные показатели.
— Норма у меня 580 фужеров в смену, взял обязательство ежесменно «подавать» — 730. Фактически делаю больше.

Кто-то из участников беседы четко, с весомой значимостью произнес:

— Мастер!

Трудным был путь Семашко к нынешнему мастерству. Он пришел в гуту, как иногда по старинке называют цех выработки хрустального завода, когда престиж профессии выдувальщика горячего стекла не был высок. Матери иногда стращали своих нерадивых детей: «Будешь плохо учиться — в гуту отдам». Вячеслав пришел в гуту по совету двоюродного брата, выдувальщика Николая Пантюхова: «У нас  работа для настоящих мужчин: горячо, как возле самого солнца, и... денежно».

Последний аргумент тоже имел свое значение для паренька. Жили трудно, без отца, очень хотелось облегчить материнские заботы. Этим желанием объяснялось решение пойти работать после окончания восьмилетки. Но вначале было фабрично-заводское училище...

Сейчас Вячеславу случается наблюдать за первыми шагами будущих выдувальщиков. Он завидует ребятам. В распоряжении профучилища целая печь: привыкай, оттачивай свое мастерство, не торопись. В его бытность учеником все обстояло иначе. За рабочую смену тридцать парней должны были успеть поработать у единственного «учебного окошка» стекловаренной печи. Полчаса поработал — уступи место другим. А много ли научишься за это время? Но учили опытные мастера. Виктор Медведев объяснял: «Берем в правую руку каталь-ник (так инструмент называется), а левой подкручиваем трубку с набором стекломассы, даем горячему стеклу нужные очертания...» У Медведева все получалось легко и ладно, ученики «спотыкались». Особенно трудно давалась подкрутка инструмента пальцами левой руки. А мастер шутливо советовал: «Вы дома на ухвате потренируйтесь».

До подкрутки ухвата Вячеслав не снизошел, а все старался потренироваться у рабочего верстака на десяток минут больше отведенного расписанием времени. Перед окончанием ФЗУ выбился в число лучших учащихся группы. Через год после окончания одним из пер-пых среди своих «однокашников» овладел более сложной профессией отдельщика и занял бригадирское место.

Но особенно ярко целеустремленный характер, напористость Вячеслава проявилась после того, как, отслужив в армии, он вернулся на завод, В бригадиры не пошел, полагая, что нужно вначале вернуть навыки, утраченные за три года службы. Он и сам не заметил, как быстро «вписался» в бригаду А. А. Старостина, слава о которой гремела по заводу.

Но не прошло и полугода, как однажды Семашко вызвали в цеховую конторку и предложили возглавить одну из новых бригад. Предупредили сразу: «Легкой жизни не жди и в зарплате на первых порах потеряешь».

В то самое время на заводе с широким размахом внедрялся прогрессивный вакуумный способ выработки сортовой хрустальной и стеклянной посуды. Уже овладели новшеством все бригады, выпускавшие рюмки, а вот более тяжеловесный фужер «противился» вакууму. Бригаде Семашко и предлагалось «оседлать» непокорного. Тот год Вячеслав с полным правом может назвать годом испытания своего характера. Случались дни, когда бригада «подавала» по шесть сотен фужеров за смену, из них четыреста шли в брак.

— Так было горько, хоть убегай с завода, — рассказывает Вячеслав.

Но он не убежал. Из бригады ушел опытный выдувальщик Александр Федькин. Нашел себе место там, где не дергали нервов каверзные новшества. Вместо него пришел Валентин Стеба. У парня было меньше опыта, чем у его предшественника, но он, как и бригадир, обладал неукротимой настойчивостью.

К концу года Семашко, Стеба, второй выдувальщик Михаил Терешин и самая старшая среди них по возрасту наборщица стекломассы Раиса Емельяновна Евсейкина добились стабильного выполнения норм и даже стали перекрывать их.

А вскоре заговорили на заводе о трудовых рекордах бригады. Можно было, казалось, и успокоиться Вячеславу. Но он услышал о том, что технолог, а ныне начальник цеха Геннадий Георгиевич Ульянов работает над созданием новых, с непривычным названием форм — петцоловых. При первом удобном случае поговорил бригадир с технологом. Ульянов утверждал, что петцоловые формы будут, по сравнению с обычными чугунными, стоять в работе значительно дольше и обеспечат лучшее качество посуды. Семашко прикинул: если форма будет стоять без замены только одну смену, то уже есть резон ее внедрять. Старые, чугунные формы менялись по три-четыре раза за смену, на что уходило в общей сложности около получаса рабочего времени, за которое можно было выпустить 60—80 изделий.

Вместе с Ульяновым, волнуясь, устанавливал Семашко новую форму. Первую пробу с «новшества» снимал сам, а потом уступил место своим выдувальщикам. Все члены бригады сразу же почувствовали ценность предложения Ульянова. В его форме стекло остывало быстрее, чем в обычной, чугунной. Ритм работы резко возрос, улучшилось качество изделий. Но новинка простояла один единствённый час и «закапризничала». Пришлось возвращаться к чугуну.

— Ничего, Слава, — успокаивал Ульянов, — за петцоловой формой будущее.

Семашко согласно кивнул ему. Будущее оказалось близким. Вторая опытная форма простояла три дня без замены, следующая — неделю.

С учетом возможностей увеличения производительности труда, которые давала новая форма, приняла бригада Семашко социалистические обязательства на десятую пятилетку — датьсверх плана сто двадцать пять тысяч изделий, по двадцать пять тысяч ежегодно.

Эти цифры Вячеслав в числе других тоже назвал в своем выступлении на Ленинградском заводе художественного стекла.

— Меня вот что волнует, — сказал Семашко, завершая выступление, — на родственных заводах, на выработке однородной продукции очень уж велика разница в производительности труда. Эти ножницы показывают, сколькими возможностями для повышения эффективности производства располагает наша отрасль. 51 предлагаю организовать союзное соревнование стеклоделов за достижение наивысшей производительности труда. Оно поможет подтянуть до уровня передовиков тех, кто сейчас держится «золотой» середины или очень отстает.

Предложение было встречено одобрительным гулом голосов участников совещания. Не прошло и двух недель, как почин Семашко одобрила коллегия Министерства промстройматериалов СССР. Тысячи стеклоделов включились в объявленное соревнование .— Ну, теперь держись, Вячеслав, — говорили Семашко друзья-хрустальщики. — Мы тебе постараемся на пятки наступить, и другие приложат все силы, чтобы перекрыть твои рекорды.

Вячеслав держал с честью марку инициатора соревнования. Задания первых двух лет были выполнены к шестидесятилетию Великого Октября. На бригадный сверхплановый счет уже записано пятьдесят шесть тысяч изделий.

Не так давно товарищи поздравили Вячеслава с присуждением ему Государственной премии за достижение наивысшей в отрасли производительности труда.

Вот так держать, Вячеслав Степанович!
БУЛИМОВСКИЕ КРУЖЕВА

Из рук в руки переходит большое блюдо. Рисунок его еще не отполирован, и белесая шероховатость граней создает ощущение, будто снизу, под хрусталь наклеено кружево, сплетенное из нитей разной толщины.

— Блюдо так и называется «Кружево», — объясняет директор завода Валентин Федорович Ткачевский болгарским гостям.

— Это блюдо, его рисунок разработаны кем-то из ваших заводских художников? — спрашивает один из болгар.

Да, — отвечает директор, — блюдо разработано настоящим художником, большим мастером своего дела, рабочим Евгением Николаевичем Булимовым...

— Рабочим?.. — удивились болгары и попросили познакомить их с Булимовым. И вся делегация направляется в шуваловский цех завода, который стоит в стороне от других. Вдоль паркового озерка вытянулось одноэтажное здание с большими светлыми окнами. По-разному называют его хрустальщики: официально — учебным комбинатом, по-простому — шуваловским цехом. Оба названия верны. Здесь, в этом здании дятьков-ский хрусталь обретает грани своей завтрашней славы. Гранится не только прозрачное стекло. На нескольких десятках станков шлифуют свое мастерство те, кто еще не удостоился чести быть причисленным к кудесникам алмазной грани, — учащиеся городского профессионально-технического училища. Осваивают они традиционные элементы гранения, от простых переходят к сложным, от обработки стекла — к хрусталю. В этом же миниатюрном цехе готовят свои эскизы заводские художники во главе с признанным хранителем лучших традиций дять-ковского хрусталя, народным художником РСФСР Евграфом Сергеевичем Шуваловым. Потому-то и цех именуется шуваловским.

А рядом с четырьмя ученическими конвейерами стоят особняком несколько шлифовальных станков, на которых работают мастера из мастеров — те, кому доверяют художники воплощение своих замыслов.

-— Это же здорово, — говорил мне мастер производственного обучения профтехучилища Л. С. Помозенков, — что под одной крышей, по соседству, трудятся «первоклашки» и «профессора» своего дела, такие, как Евгений Николаевич Булимов. Будто их специально свели вместе, чтобы молодые учились у признанных мастеров. Понаблюдайте за ребятами: за смену каждый под любым предлогом, но обязательно постоит за спиной «асов».

С тихим шуршанием врезается в глянец хрусталя алмазный круг. За спиной Булимова замерли, словно завороженные, две девчушки. Мне самому не раз приходилось вот так же, как и им, стоять и, затаив дыхание, наблюдать за работой. Не зная почему, но всегда появлялось у меня странное ощущение: стоит мне шевельнуться, вздохнуть поглубже — и дрогнет рука алмазчи-ка, уйдет в сторону намеченная его глазом грань. Потому-то, даже зная, что трудно чем-либо сбить твердую руку рабочего, всегда сдерживаешь и голос и дыхание — ждешь, пока он закончит один элемент рисунка и перейдет к другому.

А девчата за спиной Булимова шепотком, столь громким, что его не заглушал шум работавших моторов, уже вели вполне профессиональный разговор:

— Видишь, как он легко режет, чуть-чуть коснется — и готово. Тут силой ничего не сделаешь, «паутинка», она и есть «паутинка», тонкая, значит, легкая.

— Попробую еще, — отвечала собеседница,—только не получится у меня: едва коснусь круга — он уже на миллиметр в рюмку врезался, а нужно, чтобы не толще волоса...

Евгений Николаевич Булимов взял большой цветник и, повернувшись к девушкам, кивнул ободряюще:

— Получится, обязательно получится. Я в ваши годы с этой «паутинкой», знаете, сколько намаялся, с завода хотел уходить, так она мне не давалась...

Вот здесь-то ради восстановления истины нужно внести поправку: ободряя ученицу, согрешил против правды Евгений Николаевич. Да, было такое, собирался он уходить из цеха обработки, думал навсегда порвать с профессией алмазчика-шлифовщика. Но не потому, что трудно ему давались замысловатые «улитки», «огурцы», «камни». Он пришел на хрустальный в далеком тридцать восьмом году. Запомнил, что в тот день, когда переступил порог проходной, шли бои в Испании, под Барселоной. Как и все ребята его возраста, жил Женя высокой мечтой, а его определили на прозаическую должность разметчика посуды: сиди за столом и рисуй на изделиях точки и линии — ориентиры для нанесения алмазных граней. Скучно — каждый день одно и то же. После работы шлифовщиков от трудов Жени не оставалось на хрустальных поделках и следа, а так хотелось увидеть этот свой след.

В конце концов дала себя знать в парне крутая, настырная булимовская порода. Булимов определил себя п ученики к давно обрусевшему чеху, которого в цехе даже взрослые рабочие звали уважительно дядей Рихардом. Первые уроки брал Женя у знатного мастера из-за его спины, потом стал на бракованной посуде руку «набивать». За обработкой небольшого из кобальтового стекла графинчика и «поймал» однажды Евгения бывший тогда начальником цеха Алексей Васильевич Миронов. Суд его был скорый:

— Из разметчиков перевести Булимова в алмазные мастера, на «медальон».

Другой бы радовался такому повороту, а Евгений остался недоволен: «медальон» — несложный рисунок на чайном стакане — был для него уже пройденным этапом. Поработал неделю-другую и сказал себе словами дяди Рихарда: «Не те кружева», — и решил уйти. Удержал его все тот же Алексей Васильевич, удержал на заводе и для завода на всю жизнь.

Потом, уже в годы войны, на Ленинградском фронте, который стал для Булимова его собственной Барселоной, в Румынии, Венгрии, Австрии как о чем-то несбыточном мечтал Евгений Николаевич о возвращении в родной город. Однажды будто бы повезло: командир эскадрильи, в которой служил Булимов, сказал, что будут садиться на промежуточном аэродроме в Дятькове. Нежданная радость померкла, когда Евгению Николаевичу стало известно, что Дятьково — это деревня в Дмитровском районе под Москвой. Только через два года после Победы «приземлился» Булимов в родном городе, чтобы через несколько лет подняться к славе первого мастера алмазной грани.

Сотрудники музея хрусталя, проводя экскурсии по своим владениям, говорят так:

— Ваза для цветов, декорирована традиционными элементами старинной мальцевской грани. Обратите внимание, как ново «звучат» эти элементы в такой своеобразной компоновке. Автор вазы — художник Евграф Сергеевич Шувалов, рисунок выполнен мастером Евгением Николаевичем Булимовым. Эта работа побывала на выставках в Чехословакии, Италии, Болгарии, Турции, Ливане...

В заводском музее много работ, исполненных Булимовым по эскизам местных, московских и ленинградских художников. Эти экспонаты принесли славу мастеру. А вот Евграф Сергеевич Шувалов с улыбкой говорит:

— Мастер-то Булимов знатный, только я свои вещи работать ему доверяю с опаской. Очень уж у Жени художническое воображение развито. Увлечется, и пошел и сторону мой эскиз — свой рисунок режет. Красиво — спору нет, да ведь это уже не мое, а полностью его, булимовское.Евгений Николаевич, пожалуй, и сам не знает, когда перерос в художника-созидателя. Очень уж узкий, как та «паутинка», барьер отделяет здесь создателя от исполнителя. Сейчас даже трудно определить, рабочий ли берет в Булимове верх над художником, или наоборот. Скорее всего, существует единый, неделимый сплав рабочего мастерства и художественного таланта. Каким-то особым чутьем находит Евгений Николаевич такие сочетания известных элементов, что профессиональные художники удивляются их совершенству.

Как-то в газетах промелькнуло сообщение о том, что Англия закупает в России вологодские кружева. С этой страной у дятьковских хрустальщиков давние «счеты». На I Всероссийской промышленной выставке в 1829 году продукция дятьковских умельцев оценивалась так: «...вещи не уступают и аглицким, а поэтому принадлежат к первому разряду». Теперь дятьковские хрустальщики, готовя свои изделия к представлению на государственный Знак качества, не сравнивают их с продукцией английских фирм — маловата мерка. Англичане вместе с вологодскими кружевами охотно покупают кружева булимовские, хрустальные. И не только сии, а еще и японцы, американцы, итальянцы...

Темная лента конвейера уносит из цеха обработки на склад готовой продукции сотни искрящихся чистым светом ваз, цветников, бокалов, конфетниц. Среди них я узнаю булимовскую, ушедшую в массовое производство тортницу, его корзинку для фруктов. А вот и сотканное из света и воздуха большое декоративное блюдо «Кружево», за которое автор удостоен медали ВДНХ. Точно такое же, только еще не завершенное, я полчаса назад видел в руках Булимова. Темная лента конвейера несла на себе булимовское «Кружево»: одно, второе, третье...
КРУГЛЫЙ МАСТЕР

На берегу загородного озерка с чистой родниковой водой, в гладь которой смотрелся старый сосновый бор, услышал я от старого хрустальщика Федора Ивановича Егорова такую легенду:

— Дело в старину было. Работал на фабрике мастер-выдувальщик Семен Корнюхин. Пришлось ему как-то особо сложный заказ работать. Случилось так, что трубку стеклодувную у него кто-то из завистников стащил. А тогда насчет этого строго было. За трубку управляющий мог такой штраф наложить, что и за месяц его не отработаешь. Так Семен нашел под верстаком трубчонку ржавую, обгорелую, и ею начал работать. Счастливым инструментом оказался. Любые поделки Корнюхин той трубкой выдувал. Вся фабрика знала: колдовской инструмент у Семена. А тот, как на покой ушел, трубку заветную в общую кучу бросил — берите, мол, кто хочет. А она средь других затерялась — найди ее. Искали. В деле все трубки проверяли. Но у одних настойчивости не хватало, чтоб «счастливую трубку» от остальных отличить, у других — таланта. Но потом нашлась. И сейчас она в деле. Одни говорят — она у Василия Степанова, другие — у Василия Ковалерова. Трудно узнать, у кого точно — оба первейшие на заводе выдувальщики, оба — отличные мастера.

Тогда-то, пожалуй, и услышал я имя Василия Ковалерова, обладателя колдовской «счастливой трубки», круглого мастера. Само сочетание слов «круглый мастер» звучит для человека непосвященного абсурдно. Невольно взору рисуется эдакий человек-колобок. Но выражение это наполнено глубоким смыслом.

Исстари на заводах, выпускающих сортовую стеклянную посуду, существовала специализация труда бригад и мастеров. Бригада одного мастера делала кувшины, второго — бокалы, третьего — вазы и т. д. Порой тот, кто всю жизнь выдувал графины, не мог сделать кувшина и наоборот. Но всегда были на заводе мастера экстра-класса, им было посильно изготовление любой продукции. Они могли пройти по кругу верстака, опоясавшего стекловаренную печь, и заменить любого выдувальщика, какие бы изделия он ни выдувал. Вот и звали таких талантливых умельцев круглыми мастерами.

Не просто стать «круглым». Многие десятки выдувальщиков трудятся сегодня на хрустальном, а вот «круглых» из них едва ли наберется и полдюжины. И в этом небольшом созвездии талантов — первой звезды величина Василий Степанович Ковалеров.

— А я круглым мастером стал по совершеннейшей случайности, — с шутливой серьезностью утверждает сам Ковалеров. После окончания ФЗУ пришел на завод в то самое время, когда производство посуды еще не поднялось до довоенной отметки. Рабочих-выдувалыци-ков было в цехе достаточно. И нам, молодым, начальники смен не давали засиживаться на одном месте, в одном бригаде. Работали на подмене заболевших. День-другой — в кувшинной, как у нас говорят, бригаде,потом — в графинной, потом еще и еще. Бегали и учились...

О тех учителях-бригадирах, под влиянием которых отшлифовался на заводе талант Ковалерова, я скажу позднее. Но первым и главным учителем Василия был мастер ФЗУ Александр Николаевич Разрезов. Небольшого роста, щупленький, седой, под семьдесят лет старичок не внушал особых симпатий двадцати трем подросткам, попавшим под его начало. Они уже видели, побывав на заводе, настоящих выдувалыциков-богаты-рей с широкой грудью и плечами, с могучими руками. Разрезов был внешне противоположностью им. Он говорил тихим, но высоким голосом; когда был сильно рассержен, то не кричал, а только что-то беззвучно шептал своими обескровленными старческими губами. Одна лишь черточка в мастере подкупала ребят: о стекле, о работе с ним он не мог говорить без волнения. Он не отличался красноречием, но в коротких его фразах слышался голос человека, беззаветно влюбленного в свое дело. Слова, производные от «чудо», звучали чаще других: «чудесная форма», «чудесный вид», «чудный цвет».

Но одной этой поэтической струнки было слишком мало для того, чтобы подростки прониклись большим уважением к своему, как мы часто теперь говорим, наставнику. Нужно было еще что-то. Это «что-то» и Василий Ковалеров, и его товарищи открыли в Разрезове, когда он, приведя свою группу в цех выработки хрустального завода, снял видавший виды пиджачок и взялся за стеклодувную трубку. Не прошло мимо внимания ребят, что от верстака, на который поднялся Александр Николаевич, мигом разлетелась по цеху весть: «Разрезов работает». Все выдувальщики, кто не был занят в этот момент, потянулись к «учебному окошку» стекловаренной печи.

Разрезов священнодействовал. Он, казалось, и ростом стал повыше, и плечи у него расправились, и двигался он так, будто сбросил с себя лет двадцать...

— Нельзя передать словами то настроение, интерес, с каким работал Разрезов, — вспоминает Василий Ковалеров. — Позже я видел его в работе множество раз и, скажу, определение ей — вдохновение. Мы поняли, с первого раза поняли, что в нашем деле одной могучей силой ничего не возьмешь. Нужна сноровка, мастерство, особое проявление профессиональной ловкости.
— Ну, кто первый осмелится попробовать набрать стекло из печи? — спросил Разрезов у своих изумленных учеников. Случилось так, что стоявшие сзади ребята вытолкнули вперед Василия Ковалерова: «Давай ты...»

И он, безусый еще парнишка, из рук в руки принял от прославленного мастера стеклодувную трубку. Василий подошел к слепящему печному окошку и растерялся. И тут почувствовал, как Разрезов, легко сжав локти его рук, направил трубку к оранжевому мареву стекломассы.

Так был сделан Ковалеровым первый в жизни набор горячего стекла.

Напрасны утверждения, что каждый из нас рождается с уже заложенными, вполне определенными качествами, наклонностями, чертами характера. Если говорить о Ковалерове, то единственное качество в нем было первозданным — талант к художничеству. Остальное нажито, собрано по крупицам, отфильтровано от всего наносного и огранено повседневной работой.

Те многочисленные рейды из одной бригады в другую, делать которые Василию приходилось под нажимом начальника смены, сейчас бы рассматривались, говоря языком документов, как «неумение и нежелание руководителей производства создать хорошие условия труда для молодого рабочего». Может быть, эта формулировка и верна, но Ковалеров не в обиде на свою судьбу. Он учился у Михаила Ивановича Дымникова, у Федора Ивановича Чижикова, у Василия Васильевича Ковалева, у многих других, с кем связывало его горячее выдувальное дело.

К тому времени, как Ковалеров выбился в бригадиры, в его послужном списке было умение делать любой вид посуды, производимой на хрустальном заводе. Это достоинство, молодость и художнический талант послужили главным аргументом в пользу назначения Василия бригадиром коллектива, которому предстояло освоить новое для завода сульфидно-цинковое стекло.

— Вот тут-то мне не раз пришлось вспомнить Александра Николаевича Разрезова, —- вспоминает Ковалеров. — Научиться делать всю посуду серийного производства — трудно. А Разрезов, кроме это» о, мог лепить, будто из глины, из горячего стекла все, что угодно: фигуры животных, причудливой формы сосуды, лепесток к лепестку — розы. На сульфидно-цинковом стекле мне пришлось по-новому взглянуть на свое ремесло. Дело было абсолютно новым — одних стандартных приемов обработки стекла было недостаточно.

Это стекло, впервые в мире примененное в художественно-прикладном искусстве дятьковскими и ленинградскими стеклоделами, удивительно по своим свойствам. Изменяя режим термообработки изделия, можно в стекле одного и того же химического состава получать гамму от прозрачных до полностью глухих, от светлоянтарных до почти черных тонов. И если всю предшествовавшую работу Ковалерова можно образно назвать средней школой стеклоделия, в которой он обрел «аттестат зрелости», то «сульфидно-цинковая эпопея» стала университетом высшего мастерства.

Когда в Дятьково приехал молодой художник Виктор Яковлевич Шевченко, Ковалеров уже постиг характер «стекла-хамелеона». Характер, но далеко не все его художественные достоинства. Эти достоинства они постигали вместе.

В музее хрусталя хранится простенькое с виду блюдо. По темно-синему глянцу протянулась с легким изгибом голубая полоска. На изгибе —- рельефный налеп церквушки. «Храм Покрова на Нерли». Это удивительное декоративное блюдо, сделанное из одного набора стекла, заняло первое место на конкурсе Владимиро-Суздальских сувениров. Авторство этого сувенира принадлежит художнику В. Я. Шевченко и рабочему В. С. Ковалерову.

Позже у них было множество совместных работ из сульфидно-цинкового стекла: штофы, ваза «Морская», декоративное настенное панно, светильники и фонтан в новом здании МХАТа на Тверском бульваре. На одном из отраслевых художественных советов главный художник министерства Светлана Михайловна Посипиская, представляя получившие отличные оценки Виктора Шевченко, говорила:

— Свой нынешний успех художник предложил разделить с мастером-виртуозом Ковалеров, присутсвующим здесь. Поднимитесь, Василий , покажите себя...

Ковалеров встал. Все присутствующие аплодировали. Он и сам удивляется тому, чти у него, взрослого мужчины навернулись слезы. Чтобы не показывать своего смущения и этих слез, Василий под все еще звучавшие аплодисменты метнулся к выходной двери.

Несколько позже был триумф шевченковского декоративного ансамбля «Зима», получившего первую премию на Международных выставках стекла в ГДР и Чехословакии. Прославленные чешские мастера, удивляясь искусству, с каким были выполнены работы художника, говорили о «русском чуде»...

Истинное рукотворное чудо — одна из последних совместных работ Шевченко и Ковалерова — «Метаморфозы». Так называется декоративный ансамбль, который вызывает неизменное восхищение у всех, кто его видел. Наполненное солнечным отсветом стекло, будто нарушая законы земного тяготения, льется снизу вверх, плавно меняет свой цвет от прозрачного оранжевого до глухого без единого просвета — белого. Произвольнозамысловатые изгибы материала, неожиданно создающие какое-то подобие лепестков фантастического цветка, венчают каждый из трех элементов композиции. Если бы понадобился образец, в котором наиболее ярко выразились художественные свойства и возможности сульфидно-цинкового стекла, то им могло бы быть это произведение.

— Трудно нам дались «Метаморфозы», — признается Ковалеров, — день работаем, измотались, а все безрезультатно. Стекло не дает нужного колера и формы. Шевченко, конечно, переживает, но ваду не подает. «Хватит на сегодня, — говорит, — идите отдыхать, завтра продолжим». А завтра опять то же самое. Какие только приемы работы не испробовали — не идет дело. Только на третий день вышло все, как требовалось...

Я веду речь о сульфидно-цинковом стекле, но только им одним не ограничивалась рабочая палитра Ковалерова. Он в равной степени успешно работал и продолжает работать с хрусталем, простым бесцветным и самыми различными цветными стеклами.

У небольшой площадки рядом с огромной второй ванной печью, в которой непрерывно варится хрустальная стекломасса — маленькая печурка. Рядом с ней — рабочее место бригады Ковалерова. Сам бригадир восседает на скамье, завершая изготовление новых образцов фужеров из цветного стекла. Бригада — слаженный коллектив.
Вот тогда, во время разговора с Алексеем Тихоновичем Белым в московской гостинице «Россия» и родился замысел этой небольшой книжки очерков о людях, чья профессия обобщенно выражена в звонком слове — хрустальщик. И первые страницы этой книжки — о делегате XXV съезда КПСС, лауреате Государственной премии СССР, заслуженном рационализаторе РСФСР, главном инженере Дятьковского хрустального завода Алексее Тихоновиче Белом.
Ковалерову ходоки-зазывалы из Армавира, Грузии, Николаева, Саратова... Звали к себе, обещали более чем приличные заработки, большую квартиру — сразу же по приезде. Он отказался тогда, не дал согласия и сейчас.

Я часто, как только бываю на хрустальном, обязательно забегаю на минуту-другую посмотреть, над чем колдует Василий Степанович. В прошлый раз видел, как он заканчивал элементы большой хрустальной декоративной вазы «Дерево жизни», посвященной шестидесятилетию Великого Октября, сегодня — занят выработкой образцов посуды, которая в следующем году пойдет в серию, а завтра... еще что-то новое и обязательно прекрасное родится на кончике его счастливой стеклодувной трубки, которую он нашел в непрестанном творческом труде.

И напрашивается совсем не праздный вопрос: «Кому, хотя об этом, может, еще и рано говорить, передаст Василий Степанович свое богатство, в чьи руки?» Для него самого этот вопрос ясен. Совсем недавно старший его сын Игорь подарил матери сработанные им самим в отцовской бригаде хрустальные цветы. А младший — Сергей, тоже успевший попробовать стеклодувного хлеба, пишет из армии: «Хорошо, если бы к концу моей службы оказалось вакантное место в отцовской бригаде».

Можно надеяться, что появятся на Дятьковском хрустальном заводе новые круглые мастера Ковалеровы.